СТАРООБРЯДЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ И ПОСТМОДЕРН. Расков Д.Е. доцент кафедры экономической теории Санкт-Петербургского государственного университета, кандидат экономических наук

Постмодерн - новая культурная и экономическая ситуация, характерная для позднего, развитого капитализма. Как правило, считается, что эта новая ситуация характеризуется отказом от метанарратива, признанием эклектичности и плюрализма, обращением к меньшинствам (этническим, религиозным, сексуальным и др.), признанием сосуществования, столкновения и взаимопроникновения радикально различных реальностей2. Очевидно, что в отличие от предшествующей эпохи, именуемой условно Модерном, Постмодерн предлагает другое отношение к элементам традиционного общества и традиционного мышления, к Традиции с большой буквы. В Постмодерне уже нет однозначного осуждения и безапелляционного вердикта об уничтожении. Однако какова роль Традиции в условиях нового глубокого изменения как структуры мышления, так и экономической морфологии? Какие новые возможности и какие опасности открываются перед Традицией? Наряду с этими общетеоретическими суждениями хотелось бы разобраться, каким образом на новые постмодернистские тенденции реагирует конкретная Традиция русского старообрядчества, которая изначально была ориентирована на консерватизм и сохранение традиций русского православия.

Диалектика Постмодерна

Диалектика Постмодерна по отношению к Традиции проявляется, с одной стороны, в том, что прислушиваются к голосу Другого, репрессированных меньшинств и маргиналий, которым Модерн не давал слова, с другой - в принципиальном размывании границ между современным и традиционным, рациональным и иррациональным, объективным и субъективным, между добром и злом. Если диалектика Просвещения состояла в превращении освободительной работы в новую форму порабощения человека, то диалектика Постмодерна по отношению к Традиции состоит в признании права голоса любых сохранившихся традиций с отказом вслушаться в этот голос Традиции, с отказом признать справедливость и правоту, с отказом увидеть явление целостно и по сути, а следовательно, с фактическим отказом признать Традицию всерьез.
Речь идет лишь о том, чтобы поиграть с Традицией, включить ее знаковую систему в экономический космос современного мира, выделить из Традиции полезный или забавный элемент, который поможет расширить пространство развитого капитализма не только в область орбитального, параллельного мира финансов, но и в область безграничного мира мифов, знаков и символов, накопленных различными традиционными культурами3 . Коллаж и монтаж становятся неизбежными спутниками Постмодерна, и включение в них Традиции обращает комбинаторные возможности игры смыслами в “дурную бесконечность”.
В новой ситуации средства массовой информации, т. н. информационная экономика, ориентированы прежде всего на шоу. Использование остатков традиционного мышления делает это шоу более привлекательным. Прав А.Г. Дугин, когда предлагает именовать Постмодерн “ультрамодерном”, тем самым признавая предельное развитие идей Модерна по борьбе с традиционным мышлением за эмансипацию [2]. Сам термин “борьба”, конечно же, оказывается старомодным, принадлежащим другой эпохе. Теперь уже борьбы и нетерпимости как бы нет и не может быть, поскольку все настолько перемешано, что врагов нет, историческое время остановилось, осталось лишь виртуальное, которое по желанию может идти и вперед и назад, как одна часть уравнения может меняться с другой. Сам т. н. постмодернизм, по меткому выражению Д. Харви, представляет собой не что иное, как “логическое распространение рыночной власти на все области культурного производства” [16, с. 62].
Традиции предлагается выйти из тени современного общества, предлагают играть по общим правилам, которые задаются в первую очередь экономическим дискурсом. Парадокс в том, что представители реальной живой Традиции могут искренне верить в предложенную легализацию и не подозревать о неизбежных последствиях включенности и конвертируемости, искренне способствовать укреплению Постмодерна как новой культурной и экономической ситуации. Выход из тени предполагает превращение Традиции в товар, когда из Традиции вычленяются лишь те ее части, которые, с ее собственной точки зрения, являются абсолютно периферийными и малозначимыми. Снятие презумпции виновности ставит Традицию в отношение большей зависимости от современного мира, позволяет более эффективно контролировать распространение ее влияния, делает ее более уязвимой, оставляя право лишь на фольклорный оттенок. Мягкое, эстетическое удушение без репрессий и с отсутствием борьбы, включение в собственный язык и фактическое лишение Традиции возможности иметь собственный язык. (Мусульмане в Англии, которые служат в полиции, могут теперь носить чалму без королевской символики и преданно служить интересам Скотленд-ярда.)
Отказ в эпоху Постмодерна от единого метанарратива сопровождается испарением памяти и исторической преемственности и усилением акцента на сиюминутность и сенсационность. Как пишет Фредерик Джеймсон, что может иметь смысл и значение, “если мир в момент теряет свою глубину и грозит стать глянцевой кожей, стереоскопической иллюзией, стремительным мельканием кинокадров без плотности?” [16, с. 54] С традиционных позиций Постмодерн представляет собой эпоху духовного кризиса и апокалипсиса культуры.
При использовании традиционных ценностей и архетипических установок в целях приспособления к новой социально-экономической ситуации носители традиционного мировоззрения втягиваются в жизнь постмодернисткого общества, что не может постепенно не подтачивать традиционные устои и саму ценностную матрицу, на которую опирается Традиция. Конечно, можно думать, что этот процесс не затрагивает сильные личности, но важно правильно оценить дальнейший вектор “актуализации” традиционного. Если Модерн достаточно честно отрицает любые проявления архаичного и традиционного, то Постмодерн предлагает органично встроить элементы общности и коллективной памяти.
Искреннего носителя традиционных взглядов и постмодерниста теперь объединяет единая риторика, одинаковые рецепты. Безусловно, в первом случае это будет субстанциальный, сущностный подход, во втором - более функциональный, структурный с элементами веселой игры, но выводы будут практически одинаковыми. И тот и другой согласятся, что для стран, не относящихся к западноевропейской цивилизации, хозяйственные и культурные традиции часто являются мощным фактором экономического роста, что носители традиционных мировоззрений часто обладают сравнительным преимуществом в высокотехнологичных отраслях. Тому есть многочисленные примеры: начиная от своеобразной модернизации, проведенной в Японии, и заканчивая ведущей ролью программистов из стран Азии (Индия, Пакистан) в разработке нового программного обеспечения в Силиконовой долине. Увеличивается убежденность в том, что сложившаяся ситуация дает новую жизнь Традиции, в том, что “именно сакральная традиция и архаика рождают подлинно авангардные новшества и организационные открытия” [8, с. 82; 9, с. 723-731].
Традиционным обществам иногда просто везет в современной информационной экономике. К примеру, тихоокеанский островок Тулаву площадью 25 кв. км и с населением около 10 тыс. чел. стал самым ярким примером “доменной экономики”. Национальный домен TV стал использоваться телевизионными компаниями и был продан в 1998 г. за 50 млн долл., что оказалось большим доходом, чем традиционное собирание кокосов и рыболовство, и позволило молодой стране вступить в ООН, провести электричество, построить школы и больницы. Кроме доменов, у небольших островов в условиях все большего охвата земли телекоммуникационными сетями есть возможность хранить информацию, открывать оффшорные банки. “Изоляция от цивилизации” может стать одной из пользующихся спросом услуг, а на удаленных островах “технологии будут гармонично сочетаться с первозданной природой” [1, с. 79-80].
Однако одно дело воля случая, ведь везет немногим и далеко не навсегда, а другое дело - старый вопрос: а возможно ли сохранить цельное традиционное мировоззрение, традиционную общность в этом новом контексте? В христианской интерпретации: “Можно ли одновременно служить Богу и Маммоне?” Архаичное и традиционное мышление обладает огромной силой и способностью выживания. Но не может ли эта новая ситуация привести к перерождению Традиции, к мутации? Новый городской стиль жизни все более приводит к кризису идентичности, к фрагментации, т. е. к восприятию реальности как внутренне самостоятельных, ничем не связанных кусочков действительности.
Таким образом, можно утверждать, что в новой ситуации, которую обозначают как Постмодерн, положение Традиции оказывается двойственным. С одной стороны, признается возможность иметь традиционную систему ценностей и даже большее внимание обращается на органический синтез традиционного и рационального. С другой, каждая конкретная Традиция становится одной из частей пестрого панно современной культурной и экономической жизни, между Традицией и Современностью, по образному выражению М. Вебера, заимствованному у Гете, возникает “избирательное сродство”, в котором в качестве сухого остатка образуется та же рыночная, формальная рациональность.
Теперь попробуем рассмотреть вовлеченность и реакцию на постмодернистские тенденции со стороны самой традиционной культуры. Очевидно, что Традиция старообрядчества в наибольшей цельности и подлинности выражает как религиозные, связанные с русским православием, так и этнические особенности русской культуры. Несмотря на то что грань между Модерном и Постмодерном оказывается трудноуловимой, постараемся вкратце очертить сначала взаимодействие старообрядчества и модернистской культуры, а затем наметить некоторые черты соприкосновения с постмодернистскими тенденциями.

Эскапизм4

Вся история старообрядчества тесно связана с сохранением древнерусской религиозной традиции. Консерватизм - стержень умонастроения и поведения старообрядцев, элемент их учения. Противление церковным реформам, любым изменениям и новизнам не только в церковных книгах и обрядах, но и в одежде, в быту, в любых мелочах - стало кредом старой веры. Известна чеканная формула протопопа Аввакума: “Держу до смерти, яко же приях; не прелагаю предел вечных; до нас положено: лежи оно так во веки веком”. Однако необходимость воспроизводства традиции в условиях постоянно изменяющегося окружающего мира приводила к парадоксальному требованию максимальной подвижности и адаптации к новому для сохранения “неподвижного”, т. е. традиционного старого [7]. Так, в эпоху Модерна стремление сохранить традиции оборачивалось новаторством в духовной, социальной и экономической жизни.
С момента разрыва с церковью, несмотря на все утверждения о преданности старой вере, старообрядцам пришлось приспосабливаться к новым условиям, создавать новое учение, возрождать утраченные традиции без непосредственной связи с прошлым. Отказ от литургии, браков, нежелание молиться за царя в большинстве беспоповских толков - это ли не головокружительные новшества. Это соотношение традиций и новаций для беспоповства метко подметил С.А. Зеньковский: “Наиболее радикальное крыло старообрядчества, которое поверило, что антихрист одержал победу над русским государством и русской церковью, ушло особенно далеко. Оно должно было фактически создавать новую “старую” веру без иерархии, без церквей, без полноты таинств, и придумывать новый “старый” обряд, который во всяком случае в части старообрядческого движения был по существу гораздо более радикальным нововведением, чем все “никонианские” новшества” [3, с. 341].
Тем самым не ставится под сомнение заслуга старообрядцев в сохранении традиций. Староверы сохранили для будущих поколений богатейшие коллекции древних икон, старопечатных и рукописных книг, древневизантийское пение по крюкам, особенности традиционной крестьянской культуры в быту, в одежде и, что особенно важно, сохранили особый строй мысли. Но для сохранения этих традиций и выживания приходилось предпринимать порой достаточно решительные шаги. Самое главное было выделить круг наиболее важных символов, которые должны были оберегать зримые знаки священного. Этими знаками были восьмиконечная форма креста, двуперстное знамение, хождение “посолонь”, трехкратное погружательное крещение, совершение проскомидии на семи просфорах, двукратное произнесение “аллилуйя”, написание через одно “и” Исус, сами рукописные и старопечатные книги, медные иконки, а впоследствии окладистая борода и русская одежда. В разное время и у разных толков и согласий этот круг символов Традиции мог расширяться, сужаться или видоизменяться, но оставалась важность самого принципа - выживание Традиции возможно благодаря новациям.
Современные староверы, размышляя о своей истории, также прекрасно понимают этот принцип выживания, в соответствии с которым необходимо выделять ядро, подлежащее обязательному сохранению, изменения же могут затрагивать оболочку, периферию. Так, в статье, опубликованной сначала на французском языке, священноинок Апполинарий Дубинин, бывший в то время настоятелем Успенского храма Древлеправославной Архиепископии Новозыбковской, Московской и всея Руси в г. Курске, указывает на то, что “для выживания системы, находящейся в неустойчивом положении, необходимо наличие чего-то совершенно незыблемого, вокруг которого происходила бы консолидация остальных составляющих системы, иначе она или трансформируется в другую или может погибнуть”, - и высказывает предположение, что “именно этим можно объяснить живучесть в условиях жесточайших преследований почти 300-летней протяженности такого уникального явления как старообрядчество” [10, с. 60].
Может сложиться впечатление, что обрядоверие стало внутренней основой старообрядчества в эпоху гонений. Однако это не совсем так. “Справа книг” патриархом Никоном в 50-60-х гг. XVII в. представлялась как отход от истинной веры, катастрофическим и глобальным событием, исполненным глубокого и трагического смысла. Реформа воспринималась как искажение и перемена веры, что придало старообрядчеству сильный эсхатологический и апокалиптический настрой. Учение о последних временах, учение об Антихристе - общее для всей средневековой христианской мысли - приобретает в старообрядчестве особые формы. Самосожжение (”огнепальное крещение”), самоуморение, полный отказ от контактов с этим миром получают религиозную санкцию. Более последовательными в этих вопросах оказались беспоповцы. Эскапизм же в наиболее чистом виде проявился в толках “бегунов” и “странников”.
До сих пор настольной книгой старообрядцев является “Книга о вере”, напечатанная впервые в 1648 г. огромным для того времени тиражом в 1200 экземпляров. В 1998 г., когда я побывал с экспедицией в с. Усть-Цильма, расположенном на реке Печора, то при первом вопросе о наступлении последних времен Афимья Арсентьевна Чупрова достала “Книгу о вере” и стала вслух зачитывать места из XXX главы. Считается, что тридцатая глава была написана не украинскими авторами, как основной текст книги, а уже московскими печатниками. Именно в ней развивалась теория поэтапного завоевания мира Антихристом. Выделялись три критические даты - первый шаг - разделение в конце первого тысячелетия на Западную и Восточную церковь и “отпадение” Запада, второй шаг - 1595 год - заключение Брестской Унии и “прельщение” Малой Руси к Западному костелу, предсказывалось, что третий церковный кризис случится в 1666 г., вычисленный путем сложения двух чисел Апокалипсиса: тысячелетнего царства Антихриста и “числа зверя” 666 [3, с. 97-98]. А в заключительных строчках всей Книги о вере и последней, тридцатой главы дается и совет, что делать для спасения души: “презриши всяко мира сего окаянство и суету”. Для того чтобы следовать узким путем веры, необходимо блюсти непорочное житие, “бояться Бога и бдети”, “претерпеть лютость гонения”.
Гонения пришлось претерпеть действительно лютые и при Алексее Михайловиче, и при царевне Софье, и при Петре Первом. Официальная церковь, государственная бюрократия были основными гонителями и зримыми врагами старой веры. Старообрядчество выжило благодаря бегству, благодаря исходу за пределы доступного государству контроля. Только так могла сохраниться община и духовная общность. Возможности для компромисса были очень ограничены на первом этапе истории, хотя такие случаи появляются уже в правление Петра I. Например, для освоения северных земель и строительства Повенецких заводов государству было выгодно использовать уже реально живущих там поморцев Выговской пустыни.
Когда же во время Екатерины II происходит либерализация внутренней политики, старообрядцев уравнивают в правах, отменяют двойную подушную подать, введенную при Петре I, приглашают вернуться из Польши, Литвы, Китая и других стран, разрешают занимать выборные должности - перед староверами встает проблема: как быть в новых условиях. В 70-х гг. XVIII в. основываются два мощных центра старообрядчества в Москве - Рогожская община поповцев и Преображенская община беспоповцев, вокруг которых идет как духовная жизнь, так и накапливаются капиталы, строятся новые фабрики, зарождаются новые капиталистические отношения [6].
Но именно в этот момент происходит и другое важное событие для понимания судьбы старообрядчества в эпоху Модерна. Многие староверы отказались записываться в раскол, запись воспринималась как признание своей неправоты, вокруг этого вопроса возникает оживленная полемика. В результате появляется наиболее последовательное, наиболее радикальное странническое или бегунское согласие [4]. Мирская жизнь в этом отпавшем от благодати мире признается чуждой для староверия. Идеализируется побег из мира, выход за пределы “антихристова мира”.
Эскапизм, нашедший свою предельную форму в странническом согласии, и есть, по нашему мнению, самая адекватная реакция Традиции на Модерн. Прославление побега от мира, пустынножительства присуще практически любому течению старообрядчества. Степень эскапизма - мера чистоты, мера сохранения изначальной Традиции. В каждый момент истории и в жизни каждой общины и каждого старовера был выбор того, насколько позволить компромисс с внешним миром. Поэтому особый интерес представляет странническое или бегунское согласие, проявившее радикальное неприятие любого компромисса. Это крайнее ответвление старообрядчества провозгласило окончательное наступление “царства антихриста”. Они отрицали собственность (”мое” от дьявола), любое разделение в обществе. По их мнению, единственно возможный обряд - крещение - может состоять в торжественном уничтожении паспорта и других официальных документов и проклятиях государству, чиновникам, царю. Изоляция от цивилизации - не акт потребления, а дело всей жизни, отказ от горизонтальных связей ради устремленности ввысь. Эскапизм бегунского согласия - это самоуморение себя для общества и попытка стяжать жизнь вечную. Насколько это удалось, какова численность таких людей? Как теперь, так и раньше - точного ответа на этот вопрос у исследователей нет, что, скорее, является хорошим знаком.
Эпохе Модерна свойственно создание утопий. В среде странников и бегунов появляется и утверждается особая утопическая легенда о Беловодье [14]. Создание этой легенды, этой утопии как раз и отражает идеал спасения, возможный только благодаря уходу от действительности в другую, безгрешную страну, уходу, который может осуществиться здесь на земле. Беловодье - не точное географическое место, но образное воплощение мечты, символ благой жизни, страна, находящаяся за морями, океанами, окруженная естественной водной преградой. “Белая” страна олицетворяет чистоту веры и свободу от антихристовой власти. Согласно сказаниям, Беловодье находится в Опоньском царстве, а путь туда лежит через Казань, Екатеринбург, Барнаул, Красный Яр и, наконец, через Землю Китайскую. В одной из редакций путешественник добавляет, что “землю ету Беловодие только те могут … достигнуть, которые все ревностное и огнепальное желание положат вспять не возвратитися” [14, с. 431]. Для тех, кто отважился на этот шаг, успех зависит от того, насколько твердо решение не возвращаться, не соглашаться на компромиссы, не оставить себе никакого выбора.
Таким образом, в условиях Модерна, когда была борьба, а временами на старообрядцев обрушивалась “лютость гонений”, выживание и внутреннее развитие Традиции обеспечивалось, с одной стороны, радикальным неприятием этого мира и уходом в неподконтрольное пространство - эскапизмом, чуранием мира. С другой - сочетанием максимальной подвижности и приспособляемости, новациями в тех сферах, незыблемость которых приносилась в жертву для защиты самого главного в вопросах веры и церкви.

Постмодерн как оболочка

Старообрядчество составляет органичную часть современной жизни общества и неизбежно соприкасается с постмодернистскими тенденциями. Сама жизнь в городе заставляет искать работу, вовлекаться в культурное и экономическое пространство. В отличие от эпохи Модерна старообрядцы обладают всеми политическими и экономическими правами, все сферы жизни становятся открытыми. Для большинства верующих неизбежно увеличение фрагментации, жизнь в нескольких реальностях с принципиально отличающимися правилами взаимоотношений. Неизбежно соприкосновение и использование новейших технических изобретений и достижений современного информационного общества. К таким “новизнам”, как картофель, табак, чай, электричество, телевизор, теперь добавились компьютер, цифровой штрих-код на всей товарной продукции, кредитные карточки и многое другое, требующее осмысления.
Первая и очевидная реакция старообрядчества - это настороженность и усиление эсхатологических ожиданий. В постмодернистском стирании границ между национальностями и религиями увидели индифферентизм и подготовку общественного сознания к приходу мирового правительства, к приходу антихриста. В технических новшествах увидели разрастание системы тотального контроля над личностью, принципиальную возможность составления досье на каждого человека, а значит, усиление управляемости и подчинение единому центру, что также свидетельствует о скором приближении конца света.
В одном из уральских сел археографическая экспедиция уже в 1989 г. обнаружила любопытное “самолично” переписанное сочинение “О появлении зверя сатаны” лидера белокриницкого согласия Климентия Климентьевича Горбунова [11]. Изначальный текст был написан в Америке, но был аккуратно переписан и осмыслен и в России. В тексте показывается, как в банках, акцизных марках, кредитных карточках, номерах паспортов прочитывается “начертание или имя зверя, или число зверя, или число имени его” и тем самым постепенно сбывается Откровение Иоанна Богослова. В тексте, в частности, сказано: “Весь мир сегодня опутан сетью хитрого тайного заговора, автором которого является Люцифер сатана, князь мира сего… чтобы осуществить такую гигантскую задачу всемирного контроля, необходимо прежде всего отметить, зарегистрировать каждого человека. Как это сделать? Конечно при помощи комплютера… Ученый Эльдеман официально открыл гигантский комплютер, занимающий три этажа в огромном 13-ти этажном здании, построенном в виде креста. Этот комплютер имеет способность безошибочно и быстро занумеровать каждого человека во всем мире… Антихрист также будет уделять много внимания бедным, нуждающимся, обещать им помощь, экономическое улучшение… Этим он приобретет себе огромную популярность среди низких классов населения, которое с готовностью признает его своим мессией и благодетелем” [11, с. 124-128]. Новые технические и технологические новшества воспринимаются как символы последнего времени, как новые доказательства прихода в мир Антихриста.
Еще более естественно такие взгляды укладываются в беспоповское представление о воцарении “духовного” антихриста, который не имеет физической природы, а незримо проникает и обволакивает сначала власть, а затем постепенно и все общество. Концепция “духовного” антихриста прямо соответствует осмыслению Постмодерна как ризомы, вьюнка, вируса, который распространяется и питается живой тканью всех существующих растений и организмов или, иными словами, всех существующих идей и символов, накопленных всей предшествующей историей человечества.
Очевидно, что наиболее логичным следствием подобных взглядов является эскапизм или чурание мира. Отчасти такая возможность в большей степени сохраняется вне городской жизни, где с явным запаздыванием идет и т. н. “постмодернизация”. В сельскую местность современное общество потребления еще только начинает проникать. Поэтому в более удаленных от больших городов селах и деревнях старообрядчество более стойко к современной усредненной массовой культуре, более резко в нем очерчивается грань между мирским и духовным, между спасительным и греховным, хотя непримиримость по отношению к компромиссу в большей степени отодвинута в старость. Так, определенной формой эскапизма является обряд “лажения”, описанный в Сергинском приходе Кировской области [12, с. 9]. По всей видимости, слово происходит от глагола ладить - перед самой главной встречей, самым главным экзаменом привести в порядок свое тело и душу, подготовиться к новой жизни. Для этого надо отречься от всего мирского, не слушать радио, не смотреть телевизор (”зачем видеть грешное!”), одеваться в простую одежду, иметь собственную посуду, раздать пенсию, вместо мыла - использовать щелок, вместо индийского и цейлонского чая (”нечистые его собирали”) - пить чай из родных трав. Немаловажно и сшить себе последний наряд из домотканого белого полотна, приготовить лапти и гроб без гвоздей. Так по современным представлениям можно очиститься от греховности мирской жизни.
Однако городская жизнь идет вперед и с течением времени все сложнее сохранять последовательность таких взглядов, постепенно происходит их переосмысление. К тому же в старообрядчестве, как и в Русской Православной Церкви, многие наставники и батюшки получили высшее образование (как техническое, так и духовное), прошли через “светские искусы” и на многие новшества смотрят как на неизбежные улучшения, которые не обладают символическим смыслом и не затрагивают напрямую духовную жизнь верующего.
Особую остроту получила дискуссия об ИНН - индивидуальном налоговом номере. Противники ИНН посчитали это отказом от христианского имени, символом усиления контроля над людьми с последующим подчинением антихристу. Большинство старообрядческих церквей и согласий признали, что присвоение ИНН не является грехом и не ведет к епитимьи или отказу от причастия. Более того, для успокоения верующих приходилось не только истолковывать Апокалипсис, но и обращать внимание на более реальное зло - безверие, преступность, наркоманию, половую распущенность, эгоизм и равнодушие, использовать научную риторику, подробно объясняя все элементы, которые используются в штрих-коде [15]. При этом сложнее всего было обосновать объективный ход истории, связанный с усилением контроля государства над личностью человека; государства, которое зачастую олицетворяло для старообрядчества зло гонений и безверия. По мнению Иерея Геннадия Чунина, тотальный контроль объективно наступит, как только он станет технически возможным, но это не может повредить душе христианина: “Пусть каждого христианина заставят жить в стеклянном доме, где вся жизнь будет видна как на ладони. Каждый шаг, каждое слово будет известно контролирующим органам. Да, это неприятно, это ужасно. Но греха в этом нет. Ведь и в этом самом стеклянном доме можно молиться и вести свою христианскую жизнь как подобает. И этот тотальный контроль нам не повредит” [15, с. 76].
Как бы старообрядцы ни относились к новым проявлениям современности, приходится признать, что староверие как наиболее целостная и аутентичная Традиция православия и народной веры привлекает и постепенно вовлекается в рыночную экономику. Причем зачастую из целостной Традиции происходит выделение различных элементов, которые могут быть использованы в новом качестве и без всякой связи с сущностью самой Традиции. Такими элементами могут быть старинное пение по крюкам, орнамент, использованный в рукописных книгах, старинная русская одежда, образ жизни в отдалении от цивилизации. Каждый из этих элементов может стать предметом выставок, альбомов, фильмов, книг, а также производства любой массовой продукции.
Нередко это понимают и сами старообрядцы. К примеру, в газете “Старообрядецъ” С. Михайлов так комментирует использование традиционной росписи богослужебных книг во время 225-летия г. Егорьевска: “Знаменитая гуслицкая роспись, которой прежде украшались только рукописные богослужебные книги, превратилась ныне в особый егорьевский brand, который активно раскручивался и на торжествах по случаю 225-летия города. На улицах можно было видеть плакаты с “гуслицкими” орнаментами, к юбилею было выпущено много пищевых пакетов с гуслицкой росписью … Похоже, что исконно старообрядческую культуру будут использовать в коммерческих целях” [13, с. 4]. Симптоматично, что включение в коммерческий оборот новой техники росписи легендарных Гуслиц (”собираются украшать шкатулки, чашки”) происходит на фоне полного безразличия к нуждам самого старообрядчества. Как суммирует автор, “заимствуя у настоящих гусляков элементы их исконной культуры, егорьевцы спокойно относятся к исчезновению настоящих Гуслиц” [13, с. 4]. Если в советскую эпоху подобные решения об использовании росписи принимались чиновниками, государством, то в новой ситуации этот процесс носит стихийный, рыночный характер и этим приобретает черты неизбежности.
Приходится также признать, что очень часто искреннее намерение сохранить Традицию приводит к ее нейтрализации и включению в один из дискурсов Постмодерна. В этом проявляется тотальность постмодернизации как обволакивания. Для меня лично наиболее очевидным примером стало непростое осознание в процессе подготовки этой статьи, что курс лекций “Старообрядчество: традиции и новации”, который я читал в Санкт-Петербургском университете, в наибольшей степени отвечает запросам Постмодерна, вне зависимости от намерений и устремлений автора. Объективно его появление стало возможным благодаря отсутствию единого метанарратива, обращению более пристального внимания к Другому, к неортодоксальным меньшинствам. Самое интересное, что впоследствии выяснилось, что именно так курс воспринимался и многими студентами - не как попытка воссоздать историческую правду и составить цельное представление о старообрядчестве, а как современный интеллектуальный ход.
Таким образом, в новой культурной и экономической ситуации, которую именуют Постмодерном, старообрядчество получает возможность отказаться от борьбы и влиться в современное общество. Эскапизм и любая критика современной цивилизации постепенно сами встраиваются в постмодернистскую картину мира в качестве имманентной, что заметно осложняет самоидентификацию Традиции. Вопросы отыскания смысла жизни и истины сменяются более прагматичными: Чем может Традиция заинтересовать современную массовую культуру? Что может представлять интерес, а следовательно, стать товаром? Причем эти процессы происходят безотносительно намерений как носителей Традиции, так и ее исследователей.

Послесловие

Но что же связывает Традицию и Постмодерн? Очевидно, что - это Модерн, который, по сути, и является отправной точкой. Любое интеллектуальное осмысление Традиции уводит в Постмодерн, Традицией можно только жить, рефлексия создает свой собственный мир, в котором теряется изначальность Традиции.
Старообрядчество - внутренне самодостаточный мир Традиции, его аутентичность и цельность не нуждаются в интеллектуальном осмыслении и оправдании, чего нельзя сказать о Постмодерне…
Постмодерн - это мутация Модерна, доведение его до логического предела, до абсурда. Это и отрицание Модерна, пламенная, страстная борьба с закостенелым модернизмом, попытка выйти за пределы бинарной логики, за пределы науки и техники, признать невозможность безошибочного мышления, попытка стать опять людьми. Это взывание к смелости, справедливости и любви с принципиальным внутренним пониманием неизбежности собственной ошибки. В этом смысле Постмодерн, как реакция на Модерн, может быть ближе и понятнее, чем Традиция, классика, поскольку большая часть практик остается модернистскими, а какая утопия мощнее - Традиция, обращенная в прошлое, или Постмодерн, обращенный в исчезающее будущее, покажет только время.

——————————————————————————–

Идея этой статьи появилась благодаря неоднократным обсуждениям причудливых ловушек современности с Александром Анатольевичем Погребняком, который вдохновил на написание этой статьи и указал на полезную литературу в области Постмодерна.
2 См. обобщающую работу Д. Харви [16].
3 По экономике Постмодерна см. работы А.А. Погребняка [5].
4 Эскапизм (англ. escape - бежать, спастись) - уход от действительности в вымышленный мир.

Литература
1. Андреев А. Земля отбитованная. // Paradox. - 2003. - N 7-8. - С. 78-80.
2. Дугин А.Г. Постмодерн или ультрамодерн? // Философия хозяйства.- N 3. - 2003. - С. 14-19.
3. Зеньковский С. Русское старообрядчество: духовные движения семнадцатого века. - М., 1995. - С. 341.
4. Мальцев А.И. К вопросу о возникновении страннического согласия во второй половине XVIII в.// Традиционная духовная и материальная культура русских старообрядческих поселений в странах Европы, Азии и Америки. - Новосибирск.: Наука, 1992. - С. 312-318.
5. Погребняк А.А. Постскриптум к экономике Постмодерна // Философия хозяйства. - N 3. 2003. - С. 19-29.
6. Расков Д.Е. Старообрядчество и русский капитализм: динамика и противоречия / Экономическая история России: проблемы, поиски, решения. Ежегодник. Выпуск 4. Под ред. д.э.н. проф. М.М. Загорулько. - М.; Волгоград, 2002. - С. 423-434.
7. Расков Д.Е. Традиции и новации в экономической культуре русского старообрядчества // Гуманитарные науки. - 1999. - N 1. - СПб. - С. 98-106.
8. Румянцев М.А. Вступительное слово к разделу “Экономика и Религия”. // Проблемы современной экономики. - N1. - 2002.
9. Румянцев М.А. Традиционное и рациональное в экономическом анализе. Экономическая теория на пороге XXI века. - Вып. 2. - М., 1998.
10. Священноинок Апполинарий (Дубинин). Культура сохранения канонического и обрядового наследия дореформенного чина в литургическом круге древнеправославных христиан // Древнеправославный вестник. - 1999. - N 2.
11. Соболева Л.С. Американское сочинение об Антихристе-компьютере в интерпретации уральского старовера // Исследования по истории книжной и традиционной народной культуры Севера. Сыктывкар, 1997. - С. 118-130.
12. Старообрядческие вести. Информационный бюллетень за октябрь месяц 2003. - N 2.
13. Старообрядецъ.- Сентябрь 2003. - N 28.
14. Чистов К.В. Русская народная утопия (генезис и функции социально-утопических легенд). СПб. - 2003.
15. Чунин Геннадий, Иерей // Налоговый номер и печать Антихриста // Духовные ответы. - N 14. - 2003. - С. 67-80.

16. Harvey D. The Condition of Postmodernity. An Enquiry into the Origins of Cultural Change. - Blackwell, 1997.

http://m-economy.ru/art.php3?artid=20551